— Говорит, плевое место. Значит немного.

— Скажет он правду, как бы не так! Если рыбаки и охотники любят преувеличивать, то золотоискатели, наоборот,— преуменьшать. Такая у них натура.

Отправляясь в тайгу, Димка всякий раз брал с собой большой нож с самодельной рукояткой. Обычно нож висел у него в чехле на поясе. Чуть что — заросли болиголова, саранка — он вынимал его из чехла и пускал в ход. Вот этим-то ножом он и срезал сейчас тонкую длинную березку, очистил ее, привязал шнурком к ремню и полез на верхотуру. Я стоял внизу и ждал, когда он там устроится поудобнее и начнет махать шестом.

Наконец он устроился, привязался покрепче, крикнул:

— Лови-и! — И — началось.

Шишки с дробным стуком падали на землю. Я подбирал их, совал в мешок.

— Вот еще пара! Еще! — орал Димка.

— Не бойся, мимо мешка не пролетят! — отвечал я, не переставая поглядывать вверх, опасаясь, как бы какая дурная шишка не угодила мне по голове.

Потом Димка спустился вниз и перешел к следующему кедру, который облюбовал сверху. Лезть на верхотуру настала моя очередь. У нас с ним всегда было так: сначала он, потом я... Димка подсадил меня, подал шест. Я залез повыше, уселся в развилке, как в седле, и на всякий случай привязал себя к стволу ремнем.

Когда я устроился и огляделся, у меня дух захватило, до того было хорошо. На все стороны открывался необъятный лесной простор. За логами виднелись еще лога, за горами — еще горы, и так без конца. Самые дальние лога и горы тонули в синей дымке. Отсюда они едва угадывались.

— Ну что ты там? Давай! — поторопил меня Димка.

Я принялся сшибать одну шишку за другой. Димка метался, подбирая их, и громко кричал:

— Молодец, здорово у тебя получается!

Я и сам видел, что получается у меня неплохо, и был горд этим. Позже я не раз убеждался, что удача в любом деле, даже, казалось бы, самом простом и малом, окрыляет человека, удваивает и утраивает его силы.

Минут через двадцать на кедре не осталось ни одной шишки, до которой можно было дотянуться. Я крикнул: «Сторони-ись!» — и сбросил шест на землю. Потом слез и заглянул в мешок. На меня пахнуло крепким кедровым духом. Мешок не лежал, а стоял,— он был полон, что называется, под самую завязку. И шишки все были крупные, спелые, одна к одной.

Так мы по очереди забирались с шестом на кедры и сбивали все шишки, какие только попадались на глаза. Потом стали выбирать поспелее и покрупнее. И лишь после того, как наполнили оба мешка, направились к избушке.

— Здесь бы денька три пожить...— разохотился Димка.

— Давай поживем. Не прогонят же нас эти старатели-золотоискатели!

— Прогнать-то, может быть, и не прогонят... Этот... дядя Коля, видать, свой мужик. Не успели мы как следует познакомиться, а он уже весь нараспашку...

Впереди, за черемуховыми кустами, по стволу поваленного ветром огромного суковатого дерева взад-вперед сновали полосатые бурундуки. Они то отчаянно гонялись друг за другом, то становились на задние лапки и зыркали по сторонам, точно желая убедиться, что им ничто не грозит. Сбросив тяжелый мешок с загорбка, Димка опустился на корточки и стал подкрадываться. Но бурундуки, услыхав подозрительный шорох, на секунду застыли столбиками и — поминай как звали.

— Так за чем же тогда дело? — повторил я свой вопрос.

— Да им вроде бы совсем не хочется, чтобы мы здесь торчали,— ответил Димка.

Я опять подумал, что это, наверное, дезертиры, не иначе, но ничего не сказал. Мы как раз подошли к Ки-татке, надо было перебираться на другой берег, а сделать это с тяжелыми мешками на плечах было не просто. Пришлось искать узкую горловину и прыгать с камня на камень, рискуя в любой момент загреметь и искупаться в ледяной воде.

Глава третья

— Топай, топай, Федя,— услыхали мы, подходя к избушке, голос дяди Коли.

Из-за угла вышел Федор. Он запустил ручищи в Димкин мешок, выбрал пару самых крупных шишек, стал шелушить их и грызть орехи, выплевывая скорлупу себе под ноги.

— А что? Вполне!

Следом за Федором показался, бормоча что-то вполголоса, и дядя Коля.

— Полные мешки, вот это да-а! Молодцы!

— Они и не то могут. Правду я говорю? — подмигнул одним глазом Федор.

— Теперь они такие...— Дядя Коля легонько похлопал меня по спине.— Вот подрастет мой Никишка, станет первым таежником, уж это точно. Я его, сукина сына, всему обучу — и как золото искать, пусть знает, и как суп из топора варить. Человек все должен уметь, на то он и человек, факт!

Мы с Димкой отправились за сушняком, а когда воротились,— на таганке уже висел котелок с водой. Дядя Коля вспарывал охотничьим ножом консервную банку. Его напарник сидел на бревне и как-то по-кошачьи блаженно жмурился. Рукава он засучил по локоть, воротник расстегнул, обнажив заросшую волосами грудь.

— И что же там сейчас деется, на свете-то? Просветили бы...— вытирая нож о голенище сапога, спросил дядя Коля.

Складывая сушняк аккуратной кучкой — он во всем любил порядок,— Димка тяжело вздохнул:

— Что деется, отступают наши!

— Кто такие наши? И куда они отступают?

— Известно куда...

— А все-таки? Это, слышь, интересно!

Мы остолбенели. Оказывается, дядя Коля и Федор ничего не знают. Мы и в мыслях не допускали, что есть на свете люди, которые ничего не знают о войне. А они не знают, это было ясно. Они не знают, что фашисты напали на нас, напали подло, без объявления войны, и что наша армия не в силах сдержать вражеской лавины, отступает, и неизвестно, когда это отступление кончится.

— Так война же, вы что, не слыхали?

— Какая война? С кем война?

— С немцами, вот с кем. Гитлер на нас напал.

Дядя Коля даже консервную банку уронил из рук:

— Ври больше!

— Мы с тобой врем, видал? — рассердился Димка.— Фашисты захватили половину Украины, всю Белоруссию, подошли к Ленинграду...

— «Украину, Белоруссию...» Так что же вы молчали до сих пор, елки-палки! А ну рассказывайте все по порядку!

Дядя Коля был не просто поражен,— он был ошарашен. Зато на Федора новость, кажется, не произвела большого впечатления. Он вприщур посмотрел сначала на нас с Димкой, потом на растерянного дядю Колю и насмешливо произнес:

— Как же это, отступаем, а?

Мы рассказали все, что знали. Однако знали-то мы, в сущности, очень мало. Газеты, радио каждый день одно и то же: бои, бои... Враг несет большие потери в живой силе и технике, сбитые самолеты и подбитые танки исчисляются десятками и сотнями, и все же, несмотря на это, фашисты продолжают наступать, захватывая все новые и новые города.

— Вот так дела-а! Ну, дела-а!— как в бреду повторял дядя Коля.

Ему, видно, трудно было вообразить, поверить, что началась война и что она складывается не в нашу пользу. Мы-то с Димкой кое-что видели своими глазами. Мы видели, как огромные толпы собрались 3 июля на площади около Дома культуры, чтобы послушать речь Сталина. Мы видели, как уходили на станцию мобилизованные парни, все здоровые, двадцатилетние. Наконец, мы видели, как нашу больницу превратили в госпиталь и туда стали привозить раненых. И не только больницу. Под госпиталь отдали и две школы.

Федор сбегал в избушку, принес пшена.

— Мы с тобой чистобилетники, Николай Степаныч, нас война не касается,— заговорил он бодреньким голоском.

— Война, Федя, всех касается,— оборвал его дядя Коля.— Я освобожден от службы, правда, но когда воротимся, и я стану проситься на фронт. А что хромаю малость, так это ничего. Я с таких — он показал рукой — к ружью приучен. Бывало, батя скажет: «Иди свали пару косачей, Кольша, мясо вышло!» И Кольша без пары косачей не возвращался. Да и после... Это я летом золотишко промышляю, потому как у меня, слышь, работа такая, выгодно государству. А зимой? Ты думаешь, я бутылку в зубы и сосу-посасываю, как медведь лапу? Ну погуляешь денек, не без того, а потом и снова в тайгу. Я в тайге, как у себя дома, я здесь, брат, все заимки наперечет знаю. Я такой.